— Он совершил кражу со взломом. Выбил у меня окно в столовой.

— Вас не спрашивают. Скажите, господин Хольфус, дверь у вас была закрыта?

— В подвале нет двери.

— А окно?

— В нем давно нет стекол.

— И вы не знаете, кто подбросил вам пальто? Что же вы тогда подумали?

— Я ни о чем не думал. Просто взял пальто и укрылся. Мне было холодно.

— Известно ли вам, кто такие ученики Иисуса?

— Это никому не известно.

Доктор Гросс с улыбкой посмотрел на Ужа, который сидел между Мышонком и Петром.

Судья сказал:

— А теперь я прочту письмо, с которым обратились ко мне ученики Иисуса.

«Высокий суд!

У подрядчика Химмельгоха три зимних пальто, а ведь он всегда выпивши, что тоже греет. Мы и то оставили ему одно, хоть он не заслужил и должен бы постыдиться. Мы, заступники справедливости, подбросили господину Хольфусу пальто на кровать — бесплатно, потому как мы, по всему видно, древние христиане. Если высокий суд нас поймает, вяжите нас, мы ко всему готовы. Но пока никто еще нас за руку не схватил. Арестованный невиновен, это ясно как день, и, значит, его надо освободить без разговоров.

От Тайного общества учеников Иисуса

Петр».

— Мне кажется, это действительно ясно, — сказал, улыбаясь, судья. — Арестованный невиновен, и его надо освободить. Иначе обстоит дело с заступниками справедливости. Эти господа должны понести суровое наказание за те противозаконные методы, к которым они прибегают в целях благотворительности.

Уж ткнул Петра кулаком в спину и зашептал:

— Слышишь: «господа»! Он понятия не имеет, кто мы.

Заглянув в список недоброхотных даятелей, судья обратился к учителю Шарфу с вопросом, не оставили ли после себя ученики Иисуса каких-либо улик.

Учитель вышел вперед и остановился, опираясь на черешневую палку с продетым в медное ушко ремешком. Это был худощавый человек с огненно-рыжей, как лисий мех, бородой и зеленовато-голубыми глазками.

— С вашего позволения, я хотел бы воспользоваться случаем, — начал он, — чтобы сообщить о следующем прискорбном факте. После сорока лет безупречной службы в качестве педагога местной школы я вынужден на закате дней ютиться в сыром подвале.

— Господин учитель, ваше заявление здесь неуместно. К тому же вы не один так живете.

— Но ведь какая-то разница должна быть!

— Никакой разницы не должно быть, господин учитель. Так у вас нет оснований для каких-либо догадок?

— А теперь меня еще и обкрадывают. Уходя, я запираю дверь на замок, а на окне у меня толстая решетка. Кажется, чего еще нужно, а вот подите же… Воры стащили самую большую мою подушку, а из шести новых фланелевых ночных рубашек я не досчитался трех. Так называемую расписку учеников Иисуса я своевременно доставил в полицию.

Иоанн, для которого запертые двери и чугунные решетки не были помехой, потому что он предпочитал работать в присутствии хозяев, удобно откинулся на спинку стула. Он устроился в заднем ряду возле отца, старого социал-демократа, четыре года отсидевшего в Дахау. Сам Иоанн учился в школе у господина Шарфа, а это был своего рода Дахау для ребят.

Вдова сапожника, потерявшая на войне мужа и сына, виновато посмотрела на доктора Гросса. Она была его пациенткой. Недавно, увидев, что она лежит на большой подушке в новой фланелевой рубашке, он спросил, откуда у нее такие сокровища.

Следующий свидетель, аптекарь Адельсгофен, показал, что у него украли с чердака детскую коляску.

— Мне она, по правде говоря, без всякой надобности. Наши дети уже подросли. Я это к тому, что чердак у нас на двойном запоре. Кроме обычного, я навесил безопасный замок «Экстра». Уму непостижимо, — разве что эти ученики Иисуса свалились ко мне на чердак прямо с неба.

Капитан, низенький коренастый еврей лет тридцати, не больше, улыбнулся, показав несколько выступающие вперед клыки.

Были допрошены еще два свидетеля, тоже без особых результатов. Потом судья вызвал сидящего в пятом ряду редактора «Ведомостей» и предложил ему отвечать с места. В первых рядах все повернули к нему головы, и тут Петр увидел того мальчика, который не захотел назваться Иудой Искариотом. Он сидел в первом ряду у самого края и теперь через весь зал смотрел Петру прямо в глаза. В ту же минуту его увидели Уж и Мышонок.

Все трое близко сдвинули головы, образовав нечто вроде треугольника из трех шаров.

— Он все знает. Одно его слово, и мы влипли. Надо скорее смываться, — сказал Мышонок и вскочил с места.

Но Петр ответил прозаически:

— Черта лысого нам это поможет. Сиди. Если он захочет донести, нам все равно крышка.

Тут и Уж выпрямился на своем стуле:

— О’кэй, наплевать так наплевать!

— После того как я поместил в «Ведомостях» заметку об этой шайке грабителей, у меня из комода пропал шерстяной свитер ручной работы. А под распятием на комоде я нашел вот эту записку. — И редактор, высоко подняв бумажку, показал ее публике. — «Ученики Иисуса», — прочел он вслух.

Еще несколько человек из первых пяти рядов давали показания с мест, обнаружив со всей очевидностью, что сердца их холодны к страданиям ближних. Из-за какой-нибудь старой рубахи или рваных носков они распалялись алчностью и праведным гневом, между тем как в задних рядах, где сидели впавшие в крайнюю нужду, сгущалась ненависть, находя себе отдушину в негодующих выкриках.

Но вот поднялся мясник Штумпф. С тех пор как его лавка и ледник опустели, он целыми днями валялся на диване. Рассказав, что у него украли черное с желтыми разводами шерстяное одеяло, он добавил, борясь с одышкой.

— Но если ученики Иисуса отдали одеяло кому-нибудь, кто в нем нуждается, я не возражаю. Пусть бедный человек пользуется.

Иоанн шепнул Иакову:

— А я-то считал его жирным боровом! Знал бы я, может, и не трогал бы его одеяло. Вот как легко обмануться в человеке!

Капитан шепнул что-то судье, тот с сомнением покачал головой, а потом обратился в публику:

— Если в зале есть кто-нибудь, кто получил воспомоществование от «учеников», прошу встать и заявить об этом.

Несколько секунд царила тишина, словно в пустом зале. Казалось, люди слушают глазами. Кое-кто из получивших дары склонил повинную голову. Иоганна тоже хотела промолчать, но заявление мясника поколебало ее решимость. И вдруг в тишине послышался шорох. Головы поворачивались рядами. Иоганна встала с места.

Пятьсот пар глаз, не отрываясь, смотрели ей в спину, пока она неторопливо пробиралась к судейскому столу.

На Иоганне было ее вылинявшее голубое ситцевое платьице и полуботинки, которые Давид подбросил ей в сарайчик. Вытянув шею и выглядывая из-за голов публики, Давид пугливо замер на